А.А.Остроумов. Воспоминания начальника штаба дивизии аэростатов заграждения, 1970-1972 гг.

Глава. Годы Великой Отечественной войны 22 июня 1941 г. – 9 мая 1945 г. (продолжение)

Воспоминания начальника штаба дивизии аэростатов заграждения, А.А.Остроумова, о боевом опыте эффективного применения АЗ в период Великой Отечественной войны.

Через что пришлось пройти, чтобы 11 августа 1941 г. аэростаты заграждения получили свое полное признание, как род войск активной ПВО.

A.A. Ostroumov

MEMORIES OF CHIEF OF STAFF OF BARRAGE BALLOONS DIVISION, 1970-1972. Chapter. The years of Great Patriotic War. (June 22, 1941 - May 9, 1945)

About combat experience of barrage balloons effective use during the Great Patriotic War. What they have to overcome in order to get full recognition for barrage balloons as a kind of active air defense troops by 11 August, 1941.

Основное назначение аэростатов заграждений заключалось в том, что когда они были сданы в воздух (а это не всегда позволяла погода), немецкие летчики ниже 5000 метров над Москвой уже не летали. Следовательно, исключалась возможность прицельного бомбометания (спустя 30 лет после указанных событий такое утверждение может вызвать лишь улыбку).

В период наиболее интенсивных налетов на Москву – октябрь-ноябрь 1941 года – немецкие самолеты уже летали над территорией столицы выше потолка аэростатов, т.е. 5000 метров.

Небезынтересно вспомнить, говоря об интенсивности налетов авиации в период, когда немцы рвались к городу – именно в октябре-ноябре 1941 года был разгар боев за Москву. В городе воздушная тревога объявлялась 61 раз общей продолжительностью 113 часов 47 минут, а аэростаты пробыли в воздухе только в темное время суток 550 часов. В дальнейшем за весь 1942 год – 667 часов, а за 1943 год – только 307.

В самые напряженные дни битвы за Москву аэростатчики, как новый род войск ПВО СССР, вместе со всеми вооруженными силами страны с честью выполнили свой долг перед Родиной. Говоря словами поэта-красноармейца аэростатчика В.П.Плещунова, в 1941 год «Тройным кольцом стальных незримых ниток аэростатчики опутали Москву» (из поэмы «Москва была на страже»). В воздух столицы одновременно поднималось до 1 миллиона метров стального троса!

Всякая авария с аэростатами так или иначе приводила к потере материальной части, т.е. улету аэростата, причем – безвозвратно. Улеты АЗ в первые месяцы войны не вызывали ощутимых потерь в боеготовности полка, так как еще с мирного времени имелись неприкосновенные запасы. Да кое-что оставил нам оивд. Когда же фронт приблизился к Москве, со снабжением стало труднее, а увеличение плотности заграждений в центре города заставили считать буквально каждую «лишнюю» оболочку.

Еще хорошо, когда улетевший аэростат находили на какой-то из московских улиц. Найденная оболочка после небольшого ремонта (даже в самом полку) снова могла быть пущена в дело. Однажды из Кремля позвонили: «Подберите ваши пузыри». Туда на Ивановскую площадь упал улетевший аэростат.

Хуже было с дальними улетами, а в случае ветров с востока аэростаты падали на территорию, занятую врагом. Тогда о возвращении оболочки в часть не могло быть и речи…

Для гарантии возвращения в полк улетевших аэростатов мы стали на такелаже из веревок подвешивать бирки с надписью: «Просим возвратить в Москву. Почтовый ящик №…» Иногда это помогало. По телеграммам с мест нахождения выезжали наши приемщики, либо аэростатные оболочки высылались нам по железной дороге. Но, как правило, они возвращались со срезанным веревочным такелажем – в войну веревка в деревне ценилась буквально на вес золота, приобрести новую было негде… Ну, мы не обижались, а благодарили за помощь.

Вот небольшая «статистика». Из общего числа улетевших («аварийных») оболочек АЗ было найдено и вновь введено в строй (см. таблица 1).

Таким образом, безвозвратно потеряно улетевших аэростатов за 4 года войны 193 штуки, или 34% из всех улетевших АЗ.

Кроме того, из общего числа при авариях сгорело от разных причин в 1941 году – 8 штук, в 1942 году – 2, в 1943 году – 2, в 1944 году – 5, а всего 17 аэростатов.

Каждый случай улета аэростата тщательно расследовался компетентными специалистами и расценивался как «чрезвычайное происшествие», о чем представлялись в положенные адреса донесения.

13% всех улетов АЗ происходило по вине личного состава, в том числе по характеру (см. таблица 2).

Самым грубым нарушением работы аэростатчиков при выбирании тросов, приводящим к аварии – обрыву троса и улету аэростата, – являются «загоны в блок». Борьба с авариями этого типа велась усилением воспитательной работы с личным составом, направленной к общему повышению дисциплины и поднятию культуры личного состава. (Табельные «электросигнализаторы» для предупреждения подхода выбираемого троса к блоку лебедки, как средства борьбы с загонами в блок деталей аэростата, в годы войны распространения не получили вследствие их ненадежности.)

Другой вид аварии, когда расчет поста АЗ «прозевал» провис сданного в воздух троса, в результате чего тросы ложились либо касались электропроводов городской сети и перегорали на них – наиболее типичен при работе в черте крупного города с широко развитой сетью различных электропроводов (линии передач, трамвайные, троллейбусные линии).

Аварий этого вида можно всегда избежать, ограничивая углы сноса тросов до 35 градусов от вертикали, а кроме того, жестко контролируя наблюдение за поведением троса поднятого в воздух аэростата.

Нельзя также не отметить тот факт, что уже к третьему году эксплуатации АЗ ее материальная часть была сильно изношена и требовала полной замены. Ведь аэростаты всю войну были непрерывно заполнены водородом, т.е. находились под давлением круглые сутки, как в воздухе, так и на наземных биваках.

Несмотря на гарантийный срок эксплуатации всего 150 рабочих дней-подъемов, на сороковой месяц войны в полку (а с 1943 года – в дивизии) находились в эксплуатации оболочки АЗ, работающие с первых (!) месяцев войны.

При осмотре перед подъемом аэростатчики, естественно, не могли определять на глаз степень изношенности той или иной оболочки, руководствуясь только одним внешним ее осмотром, находя, например, заметные порывы ткани либо такелажа. Поэтому подъемы аэростатов» на полный потолок» всегда были сопряжены с известным риском аварий.

В практике 9-го полка АЗ нередко случалось, что при установлении причин аварий преднамеренно искали виновников в среде расчета, где случалась авария, якобы плохо или небрежно проверявших состояние материальной части перед подъемами, в то время как аэростат просто был уже сильно изношен. В этом случае аварии могли происходить либо из-за потери газа, когда АЗ находился в воздухе, а оболочка имела очень большую газопроницаемость – (тогда АЗ терял свою обтекаемую форму, образуя так называемую «ложку»). или из-за обрыва строп и других веревок привязного такелажа (как, например, это имело место на оболочках «ЯВ-1938 год»), и т.д.

Вплоть до того времени, пока улетевший аэростат не находился, всегда было трудно, а порой и невозможно установить истинную причину аварии. В таких случаях предвзятое мнение о виновности аэростатного расчета оставалось неопровергнутым…

Практика боевой работы показала, что во всех случаях расследования причин аварии, кроме расследования, проводимого аварийной комиссией, крайне полезно параллельно проводить расследование военным дознавателям. Совместная их работа всегда давала более правдивую (достоверную) картину выявления всех обстоятельств аварии.

Теперь коротко об авариях с газгольдерами. Газгольдер – хранилище водорода, обеспечивающего подъемную силу аэростата. За годы войны было потеряно 32 газгольдера по следующим причинам (см. таблица 3).

Примечание: все газгольдеры объемом 125 м³, а отмеченные звездочкой (*) – 50 м³.

Из приведенной таблицы видно, что большое количество газгольдеров «погибли» из-за срыва с биваков во время шквалов (31% всех аварий). Это, главным образом, на биваках газовых заводов («Электролиз», «Гидролизный»), где не было постоянных расчетов. Чтобы избежать потерь, газгольдеры оборудовались «разрывными», т.е. приспособлениями, автоматически вскрывающими оболочку и выпускающими водород при срыве их шквалом. Кроме того, аппендикс (рукав на оболочке для наполнения водородом) завязывали резиновым кольцом, вскрывающим аппендикс при возможном срыве газгольдера с бивака.

В результате этих мер потери газгольдеров сократились на 80% (из 10 улетевших с биваков газгольдеров за 1942 и 1943 годы восемь были найдены и введены в строй).

Транспортировка газа в газгольдерах с заводов на биваки в 1941 году производилась вручную. Затем нами были сконструированы легкие прицепные (к автомобилю) тележки, и в 1943 году вручную газ уже не транспортировали.

Перевозка газа на тележках в условиях уличного движения Москвы вообще была сопряжена с большим риском (несмотря на предупредительные красные флажки на автомобилях) не только для груза, но и для людей. Водород – взрывоопасен! И риск значительно возрастал зимой. При обледенении улиц на подъемах и спусках при сильном ветре тележки заносило («юзом»), а это создавало опасность столкновения с городским транспортом и воспламенения газа.

Для подъема АЗ (на все темное время суток) исключительное значение имел достоверный прогноз погоды.

В штате полка (а с 1943 года – дивизии) имелась штатная должность метеоролога. По мобилизации в полк прибыл младший техник-лейтенант Новожилов. Его «познания» в области метеорологии не выходили за рамки запуска шаров-пилотов, что фактически мог делать любой грамотный красноармеец – метеоролог-наблюдатель. Тем не менее, Новожилов, будучи очень добросовестным и исполнительным, старался, где только мог, добыть данные о погоде, помимо своей метеостанции. В первый период войны, когда тылы полка размещались в Филях, Новожилов объединился с метеорологом 1-го полка АЗ (от которого «отпочковался» наш 9-й паз) и пользовался его данными. В дальнейшем, когда КП полка разместился в бывшем «Яре», а тылы полка – на В. Красносельской улице, Новожилов познакомился и стал навещать начальника Главной аэрометеорологической станции (ГАМС) ВВС РККА В.И.Альтовского. (Тем более, что ГАМС находился рядом с КП полка – главный аэродром на Ленинградском шоссе). Альтовский делился с полком теми сведениями о погоде, ее прогнозами, которыми располагал сам. Однако и этих сведений было недостаточно, и они были неточны, т.к. запад СССР был оккупировал врагом, и сеть метеостанций на этой территории не функционировала.

Мы довольствовались данными о прогнозах погоды по местным признакам и шаро-пилотным наблюдениям. Для постоянного зондирования ветров по высотам в Сокольниках оборудовали специальный, так называемый «контрольный пост», на котором аэростат круглосуточно находился в воздухе. Любопытный случай произошел здесь, когда на трос налетел… свой самолет «ПО-2» («У-2», «кукурузник», «русс-фанер»). При выбирании троса на нем был замечен и снят клок перкалевой ткани с опознавательным знаком «Красная звезда», оставленный на тросе самолетом. Самолет благополучно добрался до аэродрома, но пилот старался «замести следы», - скрыть факт налета на трос АЗ, совершенный им с умыслом (своеобразное воздушное хулиганство). Только путем розыска «бесхвостного» самолета и предъявления пилоту «вещественного доказательства» дознавателю происшествия удалость добиться от летчика признания.

Почему он это сделал? Видите ли, хотел доказать «никчемность воздушных заграждений»: я вот налетел на трос, а самолет не пострадал!

Конечно, пилот сберег свою голову лишь по счастливой случайности. Легкий самолетик не смог оборвать тросы, а от толчка только повредил обшивку оперения своего самолета.

Нередко случалось, что полное отсутствие точных данных о погоде, главным образом, в их динамике, т.е. на все время подъема, с вечера до утра, приводило к возникновению в дальнейшем ряда неприятностей – в виде обрывов троса либо переплетения в воздухе тросов близлежащих друг к другу постов.

Много значила практика («особый нюх») старейшего из аэростатчиков – комполка Э.К.Бирнбаума. Он как-то чутьем умел предусматривать возможные неприятности и всегда с КП по телефону давал советы командирам подразделений, как избежать того или иного случая, за чем особенно следить при подъемах.

Однажды случилось так (к сожалению, память через 40 лет не сохранила время или дату события), что вопреки явно неблагоприятной для подъема АЗ погоде из Кремля категорически потребовали сдать в воздух все АЗ на полный потолок. Доводы о том, что погода исключает возможность подъемов, во внимание не были приняты (очевидно, ждали большого налета, дело было в конце октября – начале ноября 1941 года). Приказ выполнили, но все пошло кувырком. Одно за другим на КП полка шли донесения об отрывах и улетах аэростатов. А когда на КП 2-го дивизиона капитану М.А.Грабовому поступило донесение от младшего лейтенанта Архангельского (ранее служил в 3-м территориальном полку МПВО) об улете последнего аэростата в его звене, Грабовский с досадой ответил: «А теперь улетай сам…», и - повесил телефонную трубку…

За какие-нибудь 15-20 минут шторм «обезоружил» оба аэростатных полка. Делать было нечего: лишь собирали и сматывали упавшие тросы.

На другой день с вечера боеготовность нашего полка была восстановлена почти наполовину – дальновидный Бирнбаум собирал и хранил в запасе компримированный в баллонах водород, а оболочки АЗ на складах еще были. А наш сосед 1-й паз еще долго не мог оправиться от потерь.

После этого случая на КП фронта стали внимательнее прислушиваться к соображениям аэростатчиков. Появился в штабе фронта начальник аэростатной службы – первым был майор Иовлев (бывший артиллерист и «теоретик» АЗ). С этих пор подъемы АЗ приобретают известную плановость и однообразие в полках.

В первое полугодие войны подъемами руководили лично: в полку - комполка, в дивизионах – комдивы, в отрядах – их командиры. На своих КП руководители находились от времени «сдавания» до времени «выбирания», т.е. все темное время суток. В светлое же время суток на КП находились оперативные дежурные (начальник штаба, помощники, адъютанты дивизионов). В это время обеспечивалась боевая готовность полка, транспортировался водород, подполнялись газом аэростаты, оболочки проверялись на герметичность, и т.д. За полчаса до подъемов (наступления темноты) шли доклады о готовности: пост – звено, звено – отряд, отряд – дивизион, дивизион – полк, полк – КП фронта, - сколько точек готовы к подъему. Пока не были разработаны таблицы и шифровки для скрытого управления, сведения передавались по телефону открыто. Но Бирнбаум придумал условные обозначения: «самовары» - АЗ, «холостые» - одиночные, «женатые» - тандем.

В 1941 году АЗ размещались в основном в центре Москвы. Дислокацию сперва намечали по плану города 1940 года, который в мирное время свободно продавался в киосках (масштаб 1 : 35000). Причем, места биваков выбирались в парках, скверах, т.е. - в местах, свободных от застройки. Предусматривалось, чтобы вблизи постов, по возможности, не находилось высотных зданий, проводов высокого напряжения и т.п., чтобы тросы сданных в воздух АЗ даже при сносе их по ветру не могли касаться указанных предметов во избежание аварий. Правда, этими оговорками часто приходилось пренебрегать – обстановка требовала риска. Затем проводилась рекогносцировка на местности. В исключительном случае рекогносцировку возглавляли либо НШ, либо комполка.

К концу 1941 года боевые порядки АЗ сложились так: центр города – в границах окружной железной дороги, – занимали четыре отряда 1-го дивизиона, а 2-й дивизион к началу октября занимал северо-западную окраину города от Мневников до Черкизово, за чертой окружной железной дороги. Отдельное звено – 9 постов АЗ – в Щитниково (водопроводная станция).

Как правило, боевая работа аэростатчиков велась ночью (от заката до восхода солнца), что, естественно, выматывало людей, особенно дежурящих на КП командиров. Лично я все 1418 суток войны ночным сном не пользовался, что привело к досрочной мобилизации по болезни со снятием с учета.

Исключением был круглосуточный подъем АЗ в день 24-й годовщины Октября, когда шел парад на Красной площади (7 ноября 1941 года).

Сплошные бомбежки ночами заставили всех обитателей нашего дома по Донской улице, дом 53, перебраться в подвал – убежище, где ночью все жильцы собирались спать (кто мог). Моя семья – трое малых детей, из них старшая Людмила 13 лет и младшая Наташа 2,5 года, - сильно переживали. В подвале была слышна стрельба зенитных пушек, развернутых на крышах завода «Красный пролетарий». Небо, освещаемое лучами зенитных прожекторов, нервировало детей. Они громко плакали и от страха, и от голода. И вот в середине июля двух старших девочек эвакуировали с организацией в предполагаемый район на Волге. С ними отправился и племянник Полины – Володя Клебанов. Маршрут – водой, по каналу Москва-Волга. Железная дорога забита воинскими перевозками и эвакуированными заводами.

С отъездом старших детей связь с ними оборвалась до октября. Беременная жена с малолетней Наташей не могла сопровождать детей, она готовилась к родам. В последнюю неделю сентября у Полины начались схватки. Соседи отвели ее в 1-ю Градскую больницу, где еще функционировало родильное отделение (роддом на Шаболовке был превращен в военный госпиталь). 26 сентября меня по телефону уведомили о рождении сына, о котором я мечтал еще до войны. И надо же было малышу родиться в такое тяжелое время! Роды принимали в убежище под грохот зениток: шел очередной налет, и роженицу перенесли в подвал.

Наутро, 27 сентября, я отправил матери и ее акушерам два громадных букета гладиолусов из Ботанического сада (у 1-й Мещанской, метро «Ботанический сад», ныне – «Проспект Мира»), где у нас была аэростатная точка. На третий день мать выписали. Она возвратилась домой, где ее ждали дочурка Наташа и сестра София Павловна с мужем, тоже ютившимся в убежище на Донской. Я заскочил поздравить мать и поглядеть на сына.

Жалко выглядел новый член моей семьи – худой-худой, длинный, красный, чем-то напоминал тушку кролика. Хорошо еще, что у матери было молоко, а ребенок жадно брал грудь. Еще до рождения мальчика мы загадали, что если будет мальчик, то назовем его Алешей, в честь моего отца. Когда же мне пришлось регистрировать в ЗАГСе его рождение, я передумал. Ведь на войне я мог погибнуть, пусть тогда в семье останется в мою память другой Александр. Так я и назвал сынишку.

Когда Поля посмотрела свидетельство о рождении, то ахнула: почему же Саша, а не Алеша. Я ей объяснил свое желание, и она успокоилась. Пусть у нас будет два Александра, ты – Шура, а он будет Саша. Так и повелось в нашей последующей жизни…

Жизнь в семье усложнилась. Мать была еще слаба после родов. А на руках еще малышка – дочка. А отец мало чем мог помогать семье, кроме денежного содержания – просто ничем. Все для малышей надо было брать с рынка. А цены росли, деньги обесценивались. Помнится, 1 кг сливочного масла продавался за 1000 рублей (по нынешним ценам – за 100 рублей) (К сведению читателя: воспоминания были написаны в 1970-е годы – прим. ред.). Карточного снабжения не хватало. Я отдавал свой пайковой сахар и сливочное масло детишкам. Но разве это могло заметно улучшить положение с питанием семьи?

Немного о командовании 1-го корпуса ПВО, в состав которого входила 2-я дивизия аэростатов заграждения, начальником штаба которой посчастливилось быть мне.

С мая 1941 года командиром 1-го корпуса ПВО, который прикрывал Москву, стал комбриг Даниил Арсентьевич Журавлев, переведенный с должности начальника Рязанского артиллерийского училища. От рязанской партийной организации он был делегатом XVIII съезда ВКП(б), депутат Верховного Совета РСФСР. Должность принял от генерал-майора артиллерии Г.Н. Тихонова.

1-й корпус ПВО – преемник 1-й дивизии ПВО, которой в 1935 году, когда я прибыл на службу в Москву, командовал комдив Щеглов (до этого – начальник артиллерии Кавказской Краснознаменной армии). Он был репрессирован в 1937 году.

Комбриг Журавлев последовательно командовал корпусом ПВО (1941–1942 годы), с 1942 года – Московским фронтом ПВО, а с конца 1944 года – Западным фронтом ПВО.

Вначале штаб 1-го корпуса ПВО помещался в двухэтажном доме на территории Чернышевских казарм. Некогда здесь была гарнизонная церковь, потом здание переоборудовали. Кабинет командира корпуса находился в самой верхней части дома, там, где раньше, видимо, был купол церкви. Командный пункт был в то время оборудован довольно примитивно. В дальнейшем командный пункт перевели в специально построенное здание на глубине 50 метров.

1-й корпус ПВО перед войной 1941–1945 годов входил в подчинение командующего Московской зоной ПВО генерал-майора Михаила Степановича Громадина. В 1926 году Журавлев с Громадиным вместе учились в Киевской высшей артиллерийской школе имени С.С.Каменева. Первый – на артиллерийском, второй – на пулеметном отделениях. Так что знакомство у них было давнее.

В 1936 году, когда я был начальником штаба 3-го территориального полка МПВО, Громадин проверял в полку мобработу (мобилизационную работу, ред.), он был в воинском звании «капитан», и занимал должность помощника начальника отдела ПВО Московского военного округа. Другой пример – начальником штаба 1-го корпуса ПВО в 1941-1942 годах вместо репрессированного стал Михаил Григорьевич Гиршович, полковник, впоследствии генерал-майор. С ним я познакомился еще на курсах усовершенствования командного состава зенитной артиллерии и зенитных пулеметов. Курсы были подчинены командиру 1-й дивизии ПВО Щеглову, у которого М.Г.Гиршович был порученцем в звании капитана.

Быстро продвигались по службе не затронутые репрессиями командиры в 1937–1939-е годы. И мой помощник П.И.Галкин после ареста командира полка Куликова стал первым в полку майором, перепрыгнув сразу на пост командира полка. «Выдвиженцы» культа личности. С ними войну и начинали…

Воспоминания к публикации подготовил Михаил Павлушенко